За неделю Макс объехал пять маслозаводов, но за сделку зацепился только на одном, расположенном в самом глухом углу области. Он съездил туда трижды, прежде чем пожилой директор, которого сильно смущали чеки «Урожай», наговорился с Максом про старые добрые и про новые непонятные времена, а затем вдруг согласился отдать десять тонн по сто восемьдесят, не взяв ничего сверху. После первой удачи следующие десять тонн казались вопросом практически решённым, но дальше дело застопорилось. Марат подключил к поискам ещё несколько человек. Маслодобытчики последовали примеру детей лейтенанта Шмидта и поделили область, заключив что-то вроде знаменитой Сухаревской конвенции. Пробив все свои районы, Макс почти везде получил отказ. Это дразнящее надеждой «почти» на самом деле означало лишь то, что на одном заводе никто, включая директора, не сказал ему твёрдое «нет».

Параллельно с поисками масла Макс судорожно пытался нащупать хоть какие-то варианты для решения проблемы с призывом, порой посвящая в свои дела людей, которых видел несколько раз в жизни, и, обещая всем, кто из вежливости говорил «я поспрашиваю», солидный процент за посредничество. С наступлением осени ситуация с армией резко обострилась. На днях он звонил домой, и родители сообщили, что больше не намерены его покрывать — он ведь вероломно обманул их, убедив, будто новое поступление означает новую отсрочку. Обман раскрыли прапорщики, которые (и это было самым неприятным известием) его снова ищут. Макс клялся, что он сам искренне заблуждался и никого не обманывал, но всё, что ему удалось, — это выторговать для себя две недели, по прошествии которых родители пообещали сообщить в военкомат, где он теперь учится и по каким ещё адресам в областном центре его надо искать.

22

Макс курил на крыльце филфака и думал, стоит ли ехать на тот завод, где ему не сказали ни «да», ни «нет». За последние недели он окончательно выдохся, устав метаться между отчаянием и надеждой. Максим размышлял о последнем шансе как бы вполсилы, скорей для очистки совести, тем более что у него не было ни денег на поездку, ни возможности где-либо их достать — выданные Маратом «командировочные» давно кончились, а Шура, выручавший его в последнее время, сам теперь сидел на мели.

Вокруг хлопали тугие порывы ветра. Они смешивали прохладный запах осени и первые капли дождя в бодрящий парфюм, мелкие брызги которого приятно холодили лицо. На серое небо вползла огромная низкая туча, мгновенно обратив сумерки в темноту. Максим рассеянно смотрел, как в соседних домах зажигаются окна. Когда рядом ожило очередное окно, он со странным, незнакомым ему прежде чувством, печалясь от того, что это прошло, и, радуясь тому, что это было, вспомнил осенние вечера на старой квартире у бабушки, где в середине сентября уже начинали топить печку. Дрова потрескивали, огонь гудел, а бабушка с дедушкой и мама с папой раскладывали предназначенные для засолки огурцы по эмалированным вёдрам или рубили в деревянном корыте капусту для заквашивания. Из-за резкого осеннего ветра частенько случались «обрывы на линии». Свет гас, и тогда дедушка доставал со шкафа керосиновую лампу. Густая темнота превращала изученную до сантиметра квартиру в таинственную terra incognita, где за очерченными лампой пределами вполне могли располагаться Нарния, Плутония или страна семи подземных королей. Десятилетний Максим принюхивался к восхитительному запаху керосинки и со сладостным замиранием ждал, когда ему поручат сбегать за чем-нибудь на кухню или в прихожую. Такое поручение позволяло расходовать дефицитные батарейки в фонарике не ради детской игры, а по прямой необходимости и с общеполезной целью. Однако главным в походе на кухню через страну семи подземных королей была не дождавшаяся своего звёздного часа батарейка, а радость возвращения — возвращения из темноты, на которую страшновато оглядываться, к тёплому, пляшущему за мутным стеклом огоньку, вокруг которого сидели свои.

«Устрою-ка я себе приключение напоследок, — неожиданно решил Макс, — Туда ведь вроде кроме автобусов электрички ходят, попробую прокатиться зайцем. Правда, если поймают и в милицию сдадут, то сразу в армию загремлю — военного билета нет, штампа в паспорте о воинской обязанности — тоже, возраст призывной, призыв в разгаре. Ладно, по дороге туда не страшно: попадусь — так, значит, вообще не судьба. А вот если с маслом повезёт, и поймают по дороге обратно…». На этой мысли явно следовало занервничать, однако он вспомнил уютный запах керосиновой лампы и вызывающе ухмыльнулся.

Утром на заводе его снова футболили из одного кабинета в другой, и он решил побродить по территории, чтоб выяснить, есть ли здесь вообще масло. Грузчики, которых он угостил остатками представительского «Кэмела», сообщили, что масла полно, и указали на человека в длинном кожаном пальто, который пересчитывал коробки в только что загруженном вагоне. Не прерывая счёта, он выслушал стоявшего у него за спиной Макса, потом обернулся и оценивающе взглянул на него.

— Приедешь завтра до одиннадцати. Дам двадцать, и чтоб сразу вывез. Стоит сто шестьдесят чеками в кассу плюс двадцать чернотой на руки. Позже приезжать не надо, — после небольшой паузы сказал кожаный.

Ближайшая электричка отправлялась в областной центр в пять вечера, и это было слишком поздно, чтоб успеть организовать завтрашнюю поездку. Макс в отчаянной надежде рванул на автовокзал, понимая, что шансы попасть в междугородний автобус без копейки денег равны нулю. На бегу он судорожно перебирал варианты, один фантастичнее другого: встретить знакомых (кажется, несколько человек из этого города учились на его курсе в политехе), настрелять денег у каких-нибудь сердобольных женщин, которым он мог бы напомнить сына, попавшего в затруднительное положение, выдать долговую расписку по всей форме водителю или кассиру… Подбегая к вокзалу, он увидел среди ждущих автобус пассажиров яркую, явно нездешнюю женщину какого-то неуловимого возраста. Подчинившись внезапному порыву, Макс попросил её одолжить до завтра денег на билет. «Правда до завтра, пожалуйста, помогите, очень надо», — добавил он, судорожно старясь восстановить дыхание после трёхкилометрового кросса. «Хорошо, я поняла, — улыбнулась женщина, — идёмте в автобус, водитель тоже продаёт билеты. Ехать полтора часа скучно, читать при такой тряске вредно. Я куплю вам билет, а вы в качестве платы за него расскажете мне по дороге свою историю. И пообещайте при случае сообщить, чем она кончилась».

23

Через несколько дней Марат (после успешной закупки ста тонн масла он резко прибавил в сознании собственной значимости и даже радовался теперь как-то более сдержанно) сказал:

— Ну что, Макс, дело сделано. Присылай людей, плачу за твою проблему сколько попросят.

А вечером нашлись и люди, которых можно было прислать к Марату. В общаге Шура Иванов предупредил Макса, что на днях, возможно, придётся освободить комнату, поскольку университет собирается заселять сюда новых перспективных спортсменов. «Я, конечно, поговорю, насчёт тебя, но вряд ли выгорит, — сказал Шура, — их и так трое».

— А ты, что ли, окончательно к Марине перебираешься? — спросил Макс.

— Нет, я окончательно в армию перебираюсь, — ответил Шура с той же серьёзностью, с какой рассказывал о папе, который всю неделю работал-работал и в пятницу сильно устал. По интонации невозможно было понять, шутит Иванов или нет, однако очень скоро выяснилось, что на этот раз ни о какой иронии не может быть и речи.